i loved
                             and I loved
                                     and I lost you

♫ b i r d y  - s t r a n g e  b i r d s

Странные птицы – изуродованные, с потрепанными крыльями – отчаянно вздымаются вверх, чтобы спастись от бури / она так близко, уже хватает их за выщипанные перышки, чтобы унести с собой на дно. Их крики – жалобные _ одинокие _ мертвые – давно никто не слышит, а они все также отчаянно борются за жизнь, будто им есть ради чего _ кого существовать / будто их маленькие сердечки еще не готовы умирать в безумном жестоком урагане. И так тяжело им, лишь некоторые вздымаются / некоторые вырываются из бури, и больше их ничто не утопит, только душа у кого-то в этот момент становится разорванной и ничтожно уродливой. Никто не услышит, как воет она в темноте, сжав разорванную ядом грудную клетку, там еще остались уцелевшие осколки, которые не упали ей под ноги / не окрасили ладони её бледные красным. Там есть ещё, что спасать, и Мисселина взглядом провожает  в ы ж и в ш и х  её распахнувшейся морским штормом боли – улетайте, дорогие мои, пока вас не затронуло её отчаяние. У Мисселины в глазах застывают блики странных птиц, которые боролись за свою свободу _ свою жизнь _ свою любовь, и ядовитые шипы ползут в её горло, сдавливая – ничтожность и обреченность завладевает её телом, которое навсегда отсоединилось от её разума / они больше не идут вместе по жизни рука об руку, потому что одна часть её умерла в жаркой агонии боли, свернувшейся змеем внутри её живота, выжигая всё дотла. Внутри неё ничего не осталось, внутри неё больше нет их с Геральдом  жизни.

Где-то за спиной / не оборачиваясь, потому что еще слишком страшно _ еще слишком рано / Мисселина слышит призраков её прошлого, зовущих окунуться обратно в жестокую войну с бесами, чтобы снова попробовать могильную землицу на вкус. Мисселина не оборачивается на них, делает вид, что не замечает, ведь если она вновь позволит боли и печали прошлых потерь захлестнуть её, то от девушки уже совсем ничего не останется, только морской бриз попытается поднять вверх её пепел, дабы развеять его над бушующими зелеными волнами, и тогда Мисселина навечно пеной станет, в отчаянии биться о скалы острые будет, не обретя никакой свободы, а лишь заковавшей себя в цепи бесконечного мучения. Призраки по левую руку оказываются к неё ещё ближе, обдавая тонкую лебединую шею холодным поцелуем смерти, оставляя на ней невидимое клеймо – не сомневайся, она придет за тобой и плотно перекроет своими костлявыми пальцами тебе весь кислород. Эти призраки слишком реалистичные, она дышит ими и боится сильнее отголосков прошлого, которые, надеялась, давно смогла похоронить глубоко в себе. Ситуация почти та же – все повторяется, и Мисселина вновь ходит по осколкам в гордом одиночестве, потеряв самое драгоценное, самое желанное существо, что когда-то развивалось внутри нее и давало жизни какой-то особый смысл.

Внутри Мисселины умирает уже второй ребёнок, и она позволяет боли сжечь её сердце.

Море Мисселину не зовет по имени, отвернувшись от своей хозяйки, будто в обиде за действия её необдуманные. Она не оправдывается, глотает горькую правду, которая долго будет преследовать её жуткими кошмарами в темноте /а она так сильно боится тьмы _ боится черного/. Пар, срывающийся с её побледневших губ, уносится вдаль и теряется шепотом её сожалений. Только сожалеет Мисселина не от поступка своего подлого, а от того, что вообще позволила всему этому случиться. Убеждала, просила, умоляла себя ночами морозными «не влюбляйся, глупая, это сожрет всю твою нежность, и никто больше в ней не утонет // не влюбляйся, глупая, беги от него, ты всё равно останешься одна». Упрямая Мисселина не могла послушать даже себя, а теперь всё зашло чересчур далеко и пора бы им расправить крылья и разлететься в разные стороны, ведь все самое дорогое они уже потеряли. Не суждено, значит не суждено, и Мисселина с достоинством это принимает.

В воздухе витает дух Рождества, того самого праздника, которые объединяет в тепле и уюте все человеческие семьи, когда они забывают обиды, дарят друг другу подарки, режут индейку и поют песни. Но к людям Мисселина давно не спускалась, забыла их улыбки и свет любви, забыла, что такое семья, которой ей не суждено обзавестись. Мисселина до боли кусает пухлую нижнюю губу, все смотря вдаль, где уже испарились из оков её боли странные птицы, и тогда Мисселина возвращается домой, будучи уверенной, что через пару часов у нее уже не останется ничего.

Сердце её горит, как ад, и даже вода не способна затянуть те раны, в которых скопилось слишком много гноя. Но вода может унести её печали, забрать далеко с собой, чтобы она по-новому дышала, позабыв о своих ошибках.

Домой Мисселина возвращается замерзшая и с застывшими снежинками на её черных ресницах. Её сию же секунду окутывает тепло мерцающих огоньков и свечей, которые украшали их с Геральдом небольшое жилище. Он так старался для тебя, неблагодарная, чтобы ты наконец ощутила радость этого праздника. Огромный ком страха застревает у нее в горле, и она старается его проглотить до того, как столкнется взглядом с его пронзительными глазами, проникающими в самую её суть / знающие каждую частичку её души наизусть / каждую эмоцию / каждый чертов взмах черных ресниц, за которыми мерцают печальные фиолетовые глаза. Он знает Мисселину настолько хорошо, как не знает даже она сама, и порой от этого слишком страшно. Столько доверия, столько нежности, а сейчас всё в сию же секунду разрушится треснутым айсбергом.

С Геральдом Мисселина не говорит, даже не смотрит на него, а проходит внутрь, проводя замерзшие пальцы над пылающими огоньками свечей, но тепла так и не чувствует. Как страшно ей думать о том, сколько разочарования прольется ядом внутри демона, но он должен это принять / должен понять, что они могли бы испортить все, породив ещё одного Мальбонте. Мисселина не любит рисковать. Она поворачивается к нему, смотрит в самую душу и не ждет прощения.
— У нас больше нет ребенка, Геральд, — твердо отрезает, бьет в самое черное сердце. Мисселине не за что перед ним извиняться, да она не собирается, ведь извинения ничего не значат, если не смотреть в глаза. Она сделала то, что посчитала нужным - спасла его. Она твердо концентрирует внимание на одной точке, на его груди, чтобы не следить за гримасой боли, стремительно рисующейся на его лице.

Ты только не молчи, Геральд, не молчи.

Отредактировано Misselina (2020-09-13 23:58:08)

remember once the things you told me
and how the tears ran from my eyes
they didn't fall because it hurt me

Одному Богу известно, что скрывает её слабое и опьяненное сердце, слишком сильно снова поддавшееся навстречу тьме, так заботливо укутавшей её своим мрачным плащом, словно отчаянно пытался согреть её от суровых морозов, так часто тревожащих её одинокими ночами. Одному Богу известно, что прячут её потухшие глаза, слишком часто наполняющиеся соленым океаном слез, проливающихся звенящим хрусталем и разбивающихся с космической силой о самое дно, куда её демоны так отчаянно пытаются утащить. Она птицей вольной всё старается взлететь выше самых облаков, чтобы не тронули они её больше / не причинили новую порцию боли / не отобрали самых близких и уж точно не заставили её вновь обжечься о слишком сокровенные чувства. Нельзя ангелам быть с демонами, когда ты уже поймешь это, Мисселина? Когда уже в её сердце перестанет играть сожаление к этим черным пятнам мира, к этим переливающимся злобой демоническим глазам, которые так глубоко пронзают шипами её душу и постепенно заполняют, не оставляя и следа прежнего ангела.

Демоны любить не способны. Демоны никогда не будут также чутко переживать и понимать каждую сложившуюся в их мире / в их душах ситуацию, в отличие от ангелов, в которых с рождения слишком много сострадания ко всем /а себя они этим сжирают практически постоянно/. Ослепленный собственной злобой и глубоко ранившей его обидой, эгоистичный и заносчивый демон не способен пойти на жертвы, на которые слишком часто приходится идти чутким ангелам, плача над регулярными потерями и разбившимся грудными клетками. Демоны не знают, что такое жертвы ради любви. Поэтому ангелам суждено быть друг с другом / ангелы понимают друг друга и никогда не заставить спрыгнуть с обрыва, разбившись от захлестнувших боли и переживания, они залечат раны / они помогут, в то время как демоны обязательно вопьются своими острыми когтями в твоё сердце.

Мир Мисселины давно разрушенный, а бушующие волны не лечат, только соленая вода сильнее разжигает её глубокие раны, которые отчаявшаяся пытается заживо зашить, идя по осколкам за руку вместе с пленившим её демоном, плотно оказавшимся удавкой на её шее и вместе с этим трепещущим в середине солнечного сплетения мотыльком, отчаянно несущимся на его жаркие огни. Однажды они бы обязательно убили тебя, нужно было только время и ситуация. Но ты не стала этого ждать, разрушая все, что было у вас, собственными руками, которые в этот момент неподвижно падают, превращаясь в пену, из которой ты однажды вышла _ появилась на свет _ ангел морской.

Геральда она не боится, наперед зная его реакцию, только тлел в душе её маленький уголек, что он поймет её / он поддержит и останется тайной её рядом, ведь зачем им кто-то еще и вечные проблемы, когда ночами они остаются рядом, вдыхая друг друга так, словно живут последний день. Он выстреливает ей острым ножом в самое горло, заставляя её затаить дыхание и подбирать нужные слова / не торопись, еще успеешь завыть от расползающейся боли твоего вечного одиночества и вечных потерь. Она – ангел так искусно созданный лучшими скульпторами, которые напитали её нежностью _ пустили в её вены воду вместо крови, так символично обозначающую жизнь – сейчас стоит ледяной стеной, никак не реагируя на того, кто когда-то принадлежал ей и отчаянно пытался стать для неё всем / стать лучше [сколько демонов это пытались сделать, но рано или поздно разочаровывали Мисселину, обращаясь безумными зверями, которых она больше не могла держать в цепях, чтобы они не навредили ни окружающим, ни ей.]
— Нет, — коротко отвечает Мисселина, оставаясь все такой же неприступной на эмоции, а они безумными одичавшими бесами драли её сейчас изнутри, с каждым выдохом пробивая её грудную клетку _ её ребра, причиняя ей невыносимую боль, от которой хочется согнуться и просто выть до тех пор, пока кто-то не принесёт бинты, перевязав поломанные кости, чтобы птичка смогла улететь / смогла спастись. Только на раненых и все еще жалобно бьющихся крыльях далеко не улетишь.

Хладнокровием своим она доводит Геральда до истерического воя, видит, как он задыхается и тонет, но продолжает наблюдать за ним со стороны, не предпринимая попыток спасти того, кого однажды любило и до сих пор любит её большое доброе сердце. Жаль, что гвоздей, попустивших тьму, в нем слишком много. Но Мисселина ангел, Мисселина идет на жертвы ради любви, и пытается просто спасти Геральду жизни. Его могли убить за союз с ангелом, либо их ребенок не прожил бы дольше трех часов, умерев и вновь нарушив и без того шаткое Равновесия, а мог вообще родиться новым Мальбонте, которого Шепфа уже не смог бы упрятать подальше для безопасности небесных и подземных существ. Однажды, когда боль утихнет и злоба спадет, Геральд обязательно это поймет, она уверена.
— Ты прав в том, что это сделала я, — выпила отвар, убивающий внутри всю живую жизнь, и до сих пор у неё жжет в животе, словно их ребенок еще не умер полностью, а до последнего борется за жизнь, умоляя мать свою как можно скорее спасти его. И Мисселина вновь чувствует металлический привкус на своих пересохших губах, вновь кашляет кровью, не задумываясь о том, как долго эти побочные эффекты будут её преследовать. — А ты уверен, что любил? — с горькой усмешкой отвечает ему холодный ангел, отворачиваясь к запотевшему окну, за которым танцевали хоровод маленькие снежинки. — Ты любил образ, который хотел видеть. Вам демонам так нравятся все эти неправильные и запретные чувства, вы слишком любите драму. Но будь ты чуточку умнее, а твои чувства более искренними ко мне, не к образу, который я создала для тебя, ты бы понял, к чему эти жертвы, — говорить Мисселине тяжело, но она старается спокойно и размеренно произносить каждое слово, не глядя на боль, вцепившуюся мертвой хваткой в шею Геральда. Она отчетливо ощущает его жар за своей спиной, но не боится _ не содрогается от того, что он может с ней сделать, в конце концов, это его право – переживать так, как ему свойственно. И пускай, если он захочет сейчас выпустить всех демонов, окончательно растоптав Мисселину, которая теряет уже далеко не первого ребенка.

Мисселина слишком любит жить. Она принимает все пороки и радости, печали и обиды, и если бы в любой другой ситуации её решили бы продать, то она обязательно предложила бы цену больше за свою жизнь и свою свободу. Даже сейчас она все ещё цепляется за призрачный образ счастливой жизни, которая могла бы у них быть, но Мисселина пока не готова оборачиваться к Геральду, не готова вновь увидеть его разочарование, что разобьет на миллионы осколков её слишком хрупкое сердце. — Я сделала то, что должна была. Я спасла тебе жизнь.

♫ birdy — not about angels

а как же а н г е л ы ?
ведь они сойдут с  н е б е с  и придут за нами / /
н е   О Т К А З Ы В А Й С Я   о т   м е н я
/ /  н е   Б Р О С А Й   м е н я .

Мисселина давно перестала молиться за душу свою и своих подопечных, хоть она и считала себя слишком праведной / слишком правильной. Мисселина знает, что Бог – Шепфа – её не услышит, не даст совет, не поможет в тот момент, когда она оказывается на перепутье. Ей незачем ждать, пока Бог ответит на её молитвы, ведь дело вовсе не в Шепфе. Дело в ней одной. Она должна сама научиться отвечать на свои молитвы / научиться слышать себя и то, что будет правильным не только для неё, но и для всех. Мисселина не эгоистичная / Мисселина не чертовка, как привык называть её Геральд, просто она поступает мудро, поступает, как считает нужным, жертвуя своим ребенком, своей любовью, жертвуя им, во благо мира во всем мире. И Геральд её жертв никогда не поймет, закрывшись в своей обиде и попрекая её чертовым эгоизмом в тот момент, когда она просто попытается в очередной раз спасти его. Она всегда будет его спасать. в с е г д а . Ведь он имеет особое значение в её жизни, он не просто случайный демон, очаровавший её своей раскрепощенностью и взбудоражил огненным вихрем. Геральд особенный демон, ставший частью её сердца, которое теперь так предательски болит. Только вины своей Мисселина всё также не чувствует, упертая _ упрямая, однако доказывать ему что-то сил уже не осталось.

Она хочет, чтобы он ушел, чтобы он не появлялся и вовсе не видел её, потому что у ангела ноги подкашиваются, ей тяжело стоять и хочется рухнуть камнем вниз и разбиться тоненьким стеклышком так, чтобы осколки собрать оказалось невозможно. Ей всё еще хочется раненым волком выть в пустоту _ тьму ночи и умолять Бога забрать её избитое сердце, что скулит и бьется быстрее падающей звезды. Только Геральд сокращает между ними расстояние, Геральд вновь изводит её своими прикосновениями, своей нежностью, которая давит Мисселину хуже всякой удавки на шее / хуже ремней, которые вечным грузом повязали шею её единственного _ любимого демона. Он опускается перед ней на колени, он пытается смотреть в её фиолетовые глаза, которые слишком быстро потемнели от всей скопившейся внутри боли, а она не выдержит, если опустит на него взгляд, она потонет вместе с ним и возненавидит себя, что в ней слишком много ангельской жертвенности _ ангельской праведности.
— Прекрати это, Геральд. Не маленькие, встань, — она вновь отталкивает его, вновь ставит свою ледяную броню, которую он всё еще почему-то пытается пробить и достучаться до неё, вернуть ту прежнюю нежность и дрожь в самих ресницах. Поздно. Они наделали слишком много ошибок, и им теперь с этим бременем жить, потому что не за чем было любить то, что тебе не предназначено.

Totale Finsternis
Ein Meer von Gefühl und kein Land

Час настал. Час, когда нужно либо всё бросить, либо пережить это вместе, возможно, попытаться что-то придумать, как обойти запрет и получить своё долгожданное счастье. Геральд отходит от неё как можно дальше, и она наконец-то позволяет своим чувствам овладеть ею, пока он не видит / пока стоит спиной. Дрожь завладевает маленьким хрупким тельцем, пока океан слез ручьями катится по её впавшим от усталости и ядов щекам. Она закрывает рот ладонью, чтобы он не слышал её боли, не смел утешать, она пытается оставаться сильной тогда, когда нужно быть слабой и просить прощения. Но что-то подсказывает Мисселине – это конец. Он отвернулся и уеж навсегда, и сколько бы она не протягивала руку во тьму, её starkind так и останется недостижимым.
На негнущихся ногах, зачем-то вновь и вновь мучая себя, Мисселина сокращает расстояние до Геральда, оставаясь тихим силуэтом у него за спиной, не заставляя оборачиваться. Она видит, как напряжена его шея и как поникли плечи, она чувствует в своих венах его боль, но ничего не может сделать, чтобы её заглушить / чтобы вновь спасти его.
— Если ты хочешь уйти, Геральд, лучше сделай это прямо сейчас. Однако я надеюсь, что однажды ты сможешь меня понять, — она будто хочет протянуть к нему кончики замерзших пальцев, провести ими по скуле, очертить изящный изгиб шеи и умолять остаться с ней, но пальцы её содрогаются в раскаленном воздухе, так и застывая там.