Н А С  Б Ь Ю Т  — М Ы  Л Е Т А Е М
О Т  Б О Л И  В С Ё  В Ы Ш Е /

Уходи зима лютыми морозами из сердца, что пытается так открыться. Уходи и больше не появляйся там, где расцветает первыми зелеными листьями улыбка. Отныне она не поселится внутри меня, не станет беспощадно своим морозом щипать мои старые _ затянувшиеся раны, которые периодически любили ныть в студеную погоду. Мне не нужна более эта ледяная бравада, защищавшая от воздействия внешнего мира / мне не нужно прятать себя за маской безразличия, ибо с каждым прожитым днем [с каждым разом, когда я вдыхаю тебя, моя нежность _ моя погибель] я осознаю – чувства не уничтожат меня, не сделают мне больнее, не предадут. Чувства не испортят моей славы, не разрушат той мощной репутации, выстроенной годами _ столетиями. Что остается мне делать дальше? Позволять чувству светлому _ почти ангельскому проникать под самую кожу, вытравляя всю гниль / всю грязь / всю черноту? Я боялась. Поддаться тому, чего не понимаю, сжимая хрупкие плечи, стеклом очерченные и шрамами старых обид украшенные. Не понимаю, как демоны этим дышат / как демоны отдаются этим неоправданным эмоциям, как они их ещё не удушили? Вспоминаю, что замечала [наблюдательная] издалека, как Люцифер смотрит на непризнанную, как что-то [не страсть, что-то гораздо глубже и сокровеннее] зарождается между ними, в то время как я – то ли в отчаянии _ то ли в бреду – иду по адской мгле, не смея оборачиваться назад – иначе разобьюсь на осколки, поддамся тому, что разрушит меня /как собрать то, что уже мертво?/ Никто не застрахован от боли, саднящей самые вены, змеем ядовитым _ шипящим пробираясь по изгибам костей, чтобы ядом выжечь полузакрытые чувства, оставляя лишь пустое пепелище потерянных возможностей и полной обреченности.

Мне верить хочется [по-детски, так наивно, но, если бы ты только знал, как я устала быть сильной / как я устала сражаться за себя, ведь я не смогу больше биться за нас – мы не все переживем, но ты поможешь, не бросишь, т ы  о б е щ а л], что мы вдвоем способны на всё, даже однажды достучаться до небес – прямо в самое пекло к тем, кто так сильно не рад черным прогнившим душам, полным греха и грязи. Но, тем не менее, мы вдвоем, и, может быть, случится так, что мы умрем [помнишь, как в тот раз?] с тобой прямо в один день, крепко взявшись за руки. Когда-нибудь наша червоточина нас выжжет до самого основания, не оставляя ровным счетом ничего, из чего мы могли бы попытаться собрать такое далекое и призрачное будущее / когда-нибудь грехи нас съедят и изведут до беспамятства, и тогда ничто уже не поможет нам уцелеть. Мы создания мрака, создания ночи, мы угли от угасающего адского пламени, и однажды о нас все обязательно забудут, так и не узнав.

Но ты сохранишься в моей памяти, прочно осядешь в ней, что бы ни случилось. Ты всегда будешь тем первым демоном, открывшим мне дверь в мир неизведанных _ сокровенных эмоций / научившим чувствовать что-то по отношению к другим, не удавившись собственным эгоизмом / и ты навсегда останешься тем самым первым демоном, кто пробрался в самые сокровенные участки моего черного сердца, коснувшись их своими шершавыми пальцами не для того, чтобы задеть все самые больные _ жестокие места, а дабы вылечить и пропустить в него маленькие лучики света, дающие давно утратившую во что-то надежду. Все эти ангельские замашки, надежда, вера в хорошее – для меня, как истинного демона, у которого крылья кровавее багряного рассвета, тяжелы для понимания. Быть может, потому что это  х о р о ш е е   ко мне никто и никогда не проявлял, ведь мы так сильно погрязли в болоте своей мглы, что забыли, каково это жить вне созданного кем-то за нас образа. Нас воспитали такими отреченными _ мрачными _ злыми, нас сделали сущностями ада, ведь когда мы только родились, наши глаза лишь сияли огоньками, сулящими что-то прекрасное в будущем, но не верующие в то, что мы сами однажды станем чем-то до невыносимости ужасным. И я все еще не знаю _ не понимаю это ваше «хорошее», поэтому отдаюсь поступкам, влеченым собственным разумом, строгостью и хладнокровием решение до тех пор, пока моё сердце кто-нибудь не осмелится выжечь, оставляя на его месте зияющую _ гниющую пустоту.

Руки держат небольшой бардовый горшок с причудливыми завитушками белых чайных роз. Собирать цветы, выращивать, украшать ими свою комнату – для меня маленькое удовольствие, которое мне почему-то отчаянно хотелось скрыть от созерцания насмешливых взглядов и саркастичных высказываний со стороны других демонов _ учеников школы, которые не умеют в своей жизни ничего, кроме как напиваться в старом вагоне и играть в правду или действия, и чем развратнее будет игра, тем лучше. Кажется, у нынешнего поколения демонов /да и ангелов тоже, что мелочится/ нет ни целей, ни стремлений от слова совсем, и это порядком удручает. Что станется с Адом, если его будут и дальше населять демоны, которым все равно на своё затянувшееся существование / которые считают себя созданными только для развлечений? Я не хочу входить в их число, не хочу думать, что лишь я одна живу с мыслью о возмездии, о возвышении Мальбонте, который /как бы сильно он не терзал периодически мой рассудок/ способен дать демонам то, что они действительно заслужили. И, несмотря на то, что я хоть и частично воспылала дочерней любовью к своему новообретенному отцу, что-то подсказывает /голос шепчущий назойливо в самом сознании/, что у него уже нет такой силы / такой власти, как раньше. От этого меня немного передергивает /страшно/, но я держу лицо – гордо и невозмутимо – покуда розочки в небольшом кашпо дожидаются встречи со своим будущим новым хозяином.

Ближе к вечеру, пока солнце еще не полностью спряталось за расплывчатой линией горизонта, школьный двор пустует, все разбежались по своим конурам, в ожидании то ли ужина, то ли прячась от преподавателей за игрой в бутылочку. Я старалась не обращать внимания на свою назойливую соседку и куда она частенько пропадает, потому что мне не хотелось стать жертвой нарушенного личного пространства с её легкой и чересчур раздражающей демонической руки. Вот почему я так много времени провожу вне стен комнаты, в основном либо читая в адской библиотеке, либо занимаясь возле плачущих дев /по чью душу горюете, девочки?/ Любуясь цветами, отмеряя неторопливые шаги по школьному двору, чтобы свернуть в знакомом направлении / прямо к тому месту, куда я однажды пришла в глубоком отчаянии, и где ты впервые назвал меня «своей». Не отвлекаюсь на происходящее вокруг ровно до того момента, пока не слышу знакомый бархатный тембр, пока он не заставляет меня замереть на месте, а руки пропустить мелкую дрожь в предвкушении чего-то по-настоящему страшного / чего-то, что я возможно даже не смогу пережить, слишком потерявшись в реке боли. Фигурка маленькая, скрюченная от подступившего к горлу кома отчаяния, и стоит она, не зная, в какую сторону поддаться. Некогда кровавые джунгли губ обращаются синими морозами, застывая в пустоте, и только последний теплый вздох обреченности срывается с них, чтобы стать завершающим аккордом нашей с тобой песни. Глаза мои изумрудные впадают во мрак, застеленные густой пеленой слез, но я почему-то отчаянно [чего я черт возьми жду? почему я опять ему п о в е р и л а?] смотреть на развернувшуюся передо мной картину. Как губы твои кривятся в улыбке, полной нежности [ты никогда мне так не улыбался] / как ярче гореть стали твои янтарные глаза [со мной же они были демонической пустотой, поддетые страстью и похотью] / как руки твои превращаются в бархатное одеяло, укрывая собой голые женские плечи [меня ты предпочитал грубо душить, нежели  т а к у ю  заботу проявлять]. Я превращаюсь в статую, и руки мои больше не держат маленькое кашпо, покуда я не могу отвести глаз от того, как ты целуешь её – Мисселину. Что это, Геральд? Неземная любовь? А я лишь очередное развлечение, когда тебе нужно было излить свою ярость и показать свою силу, ведь под ней ты прогибаешься / она ангел, она всех под себя подминает. Кашпо падает на бетон из моих рук, разбивается, а ветер подхватывает маленькие белые листочки чайной розы, чтобы унести их в неизвестном направлении подальше от того, что может случиться в этом месте.
— И-и-извините, — на автомате слетает с моих дрожащих губ, и я даже не понимаю, отчего начинаю заикаться и как вообще смогла выдать из себя хоть что-то в момент, когда ощутила слишком сильный удар по самые ребра. Я просто не понимаю, что делать, и стоит ли собирать осколки кашпо? И в тот самый миг, когда я нервно поднимаю один бардовые большой осколок – обрезаюсь об него, вновь роняю на землю и медленно – на негнущихся ногах – делаю несколько шагов назад, боясь провалиться в пустоту. Впрочем, чего боятся, когда я уже там, вою раненым зверем, который ощутил болезненный удар измены под своими ребрами. Все всегда кругом предавали, так зачем я доверилась тебе? Зачем позволила тебе коснуться тех струн моей души, которые не трогал никто и никогда? Мне страшно. Мне больно. Я забываю, как нужно дышать, схватившись оледеневшими руками за горло. Крылья обращаются моими врагами, не слушаются меня, вместо чего мне приходится бежать, сломя голову. Бежать без оглядки, обдуваемая внезапными порывами холодного ветра, приносимого с моря свою печаль, а вместе с тем и горькие воспоминания о тебе. И так хочется сейчас пробить себе ребра, чтобы вырвать еле бьющееся сердце, чтобы больше всего этого не чувствовать / не вспоминать. Я просто не понимаю, отчего так больно / отчего так саднит, ведь мы же не любили друг друга, мы просто отдавались безудержной страсти, мы просто были друг для друга безумием. Сколько прошло времени прежде, чем я выдохлась от этой беготни, прежде чем мои крылья наконец-то почувствовали жар и смогли поднять меня высоко, чтобы скрыться за облаками и не видеть земли. Я приземляюсь лишь тогда, когда одинокий выступ скалы покрывается льдинками, сочащимися из моих рук, чтобы я смогла упасть на колени в свой вечный холод, оставшись там в одиночестве уже навсегда.

and my heart is broken
all my scars are open
tell them all i hoped would be impossible

♫ scorpions - humanity

Почему становится так тяжело дышать воспоминаниями о тебе, которые медленно, но верно разрушают меня изнутри? Осколки сыплются, разбиваясь с характерным визгом об землю, чтобы раскрошиться мельчайшими частицами. Попробуй теперь их собери, это раненная _ убитая душа уже не кровоточит, а лишь сизым пеплом старых _ ветхих осколков разносится по ветру, растворяясь в небытие. Её больше нет / не осталось ничего, что могло бы связывать нас с тобой, что могло бы ангелом внутри трепетать. Нет тепла / нет света / нет чувств. Своими руками [теми, что когда-то пытался меня обнимать _ пытался быть нежным, а затем прочно стискивал в объятиях страсти _ похоти _ вожделения, будто всячески давал мне понять, что не отпустишь, что я уже раз и навсегда принадлежу тебе] ты разрушил всё, что однажды могло получиться. Да откуда мне знать, что вообще что-то могло? Разве у демонов бывают такие чувства? Разве демоны поддаются влечению, от коего подкашиваются ноги, потеют ладони, и ты просто забываешь о том, как произносится банальное «привет»? Разве мы, исчадия ада, созданы для того, чтобы любить и быть любимыми? Мы никогда не представляли себе в полной мере данную эмоцию, будучи полностью лишены возможности прощупать искренность, прощупать радость, прощупать мечту и счастье. Я помню одного единственного демона в истории, который искренне полюбил и пожертвовал собой ради её счастья. И что с ним сталось? Может, он всё еще заточен в чистилище, а может, он был просто красивой историей, написанной умелым автором? Я не знаю, но мне впервые хочется верить в мечту, несмотря на то, что я оказываюсь в руинах разбитых желаний. Потом я вспоминаю тебя, каждую проведенную с тобой секунду [жалкое существование], вспоминаю твои руки, поддающиеся её нежности, и губы, которые с такой страстью и теплотой целовали в ответ [мне не важно, кто начал, мне достаточно того, что я увидела / что это было], и, наверное, меня должна была накрыть невероятная злость, я должна была воспылать к тебе дикой ненавистью, как делала это по отношению ко всем остальным /закрываясь за собственным хладнокровием _ собственной злостью и жестокостью/, но вместо этого я опускаю руки, ощущая, как ветер сквозит раскаленным воздухом сквозь мои пальцы, а они все также немеют от холода. Я впервые нахожусь на перепутье полного отчаяния, не зная, что делать, в какую сторону мне идти и стоит ли вообще верить в будущее?

Будущего с тобой больше нет / ты испортил все, Геральд. Мне не стоило тебе доверять, ведь единожды ты уже предавал, так зачем я наивно продолжаю вестись на твои игры и поддаваться тебе всякий раз, когда ты захочешь? Я привыкла использовать окружающих, чтобы  м н е  было комфортно, а теперь ты использовал меня. И я все еще не знаю, как принять этот факт и попытаться жить дальше, ведь он так предательски саднит в самом центре груди, заставляя все мои еще живые клетки стремительно отмирать.

Нет, не переживай за меня. Мне совсем не больно, может, я даже смогу улыбнуться. Правда, мне очень страшно. Страшно смотреть в зеркало и увидеть там силуэт той, которая сдалась, которая стала слабой и слишком сентиментальной, у которой больше нет той демонической _ садистской выдержки, помогавшей закрывать глаза на все проблемы и пугающей окружающих. Ты делаешь меня такой слабой, такой беспомощной, и я не вижу перед собой ничего, кроме ветхих голых веток скрюченных деревьев, уводящих куда-то в пустоту / во мрак / в бесконечное созидание одиночества. И никто больше не позовет меня из этой пустоты – ни ты, ни я.

Остаюсь наедине со своими холодами, не в силах подняться и сделать хоть что-нибудь / перестать в конце концов быть тряпкой, об которую теперь будут только ноги вытирать и не воспринимать всерьез. Уничтожаешь меня. Поверить только, я была готова тебе отдаться, позабыв обо всем на свете, чтобы почувствовать что-то невероятно запретное и чарующее, чтобы погибли мы в этой войне вместе, но лица наши так и остались бы источать улыбку – счастье ли это было, Геральд? Или что? И что происходит в момент, когда я отдаюсь тебе? Когда полностью понимаю, что готова остаться в твоей тени, в твоем очарование, укрываемая сильными черными, словно копоть, крыльями? Не стоит, не отвечай. Все и так понятно, что ты не можешь удержаться, тебя тянет не только ко мне [если и вообще когда-либо тянуло по-настоящему]. Куда делось твое достоинство, ты же никогда не казался мне таким жалким, таким ничтожным. Я восхищалась твоей преданностью своим убеждениям, восхищалась твоей силой, и идеальная картинка моих фантазий моментально рушится. Пожалуйста, не приближайся ко мне.  Мне невыносимо тебя больше видеть / невыносимо чувствовать в своих венах. Ты сделал достаточно, теперь моя очередь  у х о д и т ь / моя очередь  п р я т а т ь с я  и и з б е г а т ь   тебя.

Лед вокруг меня разрастается в геометрической прогрессии, сочившийся сизым облачком из моих рук, которые так беспомощно /в агонии боли/ впились в холодную сырую землю. Я продолжаю обреченно сидеть на коленях, не чувствуя мороза, ставшего мне родным другом. Будучи изгнанным восвояси твоим теплом, он наконец-то сможет вернуться в родную обитель моего маленького тела, заполонив собой каждую живую клеточку, придавая коже слегка синеватый _ трупный оттенок. Мысли жалобно скулят о том, что ты вот-вот подкрадешься ко мне сзади, предпримешь попытки извиниться и расставить все злополучные точки над «i» , и я, ведомая твоей нежностью, всё еще не уверена, что смогу тебя оттолкнуть. Ты будешь столько раз еще меня бить, беспощадно вырывать крылья, а я все равно продолжу лететь с тобой рядом и смеяться, потому что ты, кажется, нечто большее, чем просто жалкое подобие влечения. Только почему мне невыносимо дышать, когда я чувствую не_твой запах, а руки более не кажутся мне родными? Почему я не могу унять жалобно скулящее чувство предательства внутри себя, когда ты так заботливо укрываешь меня от холодов своими сильными крыльями. Я замираю, не двигаюсь, не дышу, просто глупо смотрю в дальнюю точку в попытках найти ответы на все свои вопросы, но рассудок мой рассыпается мелкими крошевом осколков, и я отдаюсь власти своих эмоций, чтобы в секунды наконец-то позволить себе закричать так сильно, что, кажется, горы содрогнулись и почти были готовы осыпаться на нас массивными камнями. И крик мой – больной – улетает в пустоту, разносится заносчивым ветром, который никак не может оставить нас в покое. Всё ещё остаюсь в объятиях твоих рук, не понимая, почему не оттолкну тебя окончательно, почему позволяю тебе находиться рядом и терплю. Терплю чужой запах, терплю чужой вкус на твоих губах, терплю то, что ты делаешь меня такой слабой и беспомощной, отчего мне снова и снова хочется укрываться _ прятаться за твоими крыльями. Невозможно. Невозможно разорвать с тобой связь, невозможно погрузиться в пучину ненависти к тебе, ведь за такое короткое время ты занял всё моё естество, пробрался ядом в самые вены – не вытравишь. Пожалуйста, Геральд, уйди. Ты убил уже во мне всё достаточно.
— Не приближайся ко мне! — наконец-то собираю в себе остатки рухнувшей скалой гордости, чтобы толкнуть тебя в грудь /самое больное место, не правда ли?/, отбежать куда-то подальше от тебя, чтобы не чувствовать такую сильную ауру, не пытаться найти тебе оправдание, чтобы простить. Замерзшая ладошка накрывает мои губы, и я /приняв наконец-то действительность, пройдя через стадию «отрицания» слишком быстро/ качаю головой, не видя тебя слишком четко – только расплывчатый силуэт, спрятавшийся за пеленой этих чертовых горьких слез. Я не знаю, что тебе сказать, пока меня не накрывает волной злости. Я не буду удерживать тебя, но и подпустить близко не могу – слишком больно.
— Чего ты хочешь? Зачем пришел за мной? Чтобы продолжить издеваться и использовать меня? — моя злость расходится с невыносимой силой, но я не перестаю задыхаться своими кровавыми _ обреченным слезами, понимая, как предательски дрожит мой голос /невозможно быть дальше сильной – н е в о з м о ж н о/. — Я больше тебе не принадлежу. Я больше не подпущу тебя к себе близко. Ты снова и снова меня предаешь, а я… — запинаюсь, закусываю припухшие губы, теряясь в водовороте своих слов, которых слишком много, но все они так и застывают на устах. Быть может, я просто боюсь себе в этом признаться? В том, что я действительно чувствую к тебе / об этом пишут книги, из-за этого начинаются самые жестокие войны, от этого чувства люди не только испытывают заоблачное счастье, но и адскую боль. И я позволяю себе быть слабой, позволяю выплеснуть эти чувства наружу, чтобы потом навсегда от них закрыться и больше не позволять им обвести своими путами мое ядовитое _ змеиное сердце. — … кажется любила тебя. 

♫ break my fucking sky - go away
y o u r  p r i d e  h a s  b u i l t  a  w a l l  s o  s t r o n g
t h a t  i  c a n ' t  g e t  t h r o u g h

Оправдания. Что они значат? Действительно ли это, чем можно откупиться в сложившейся ситуации? Действительно ли оправданиями мы сможем помочь залечить друг другу раны и посмотреть на ситуацию совершенно по-другому / не с моей позиции, а с твоей? Но осекаю себя моментально, зазубренной мантрой повторяя то, что мне не нужны твои жалкие слова. Я больше не верю всему, что ты говоришь / не воспринимаю сорванные с губ фразы за истину, которую так долго искала, но так и не смогла обрести ни в одном демоне. Выносить тебя мне тяжело / смотреть в глаза и подавно. Картинка произошедшего не выходит из моей головы, наоборот – прорисовывается более четкими _ болезненными силуэтами, от которых мне хочется вырвать себе память, а вместо этого я лишь горько плачу, молчаливо крича в самую пустоту. О горе моем / о боли моей никто не услышит, никто не поймет и не вылечит то, что чертовски саднит и разрывает грудную клетку. Я должна была запомнить, что демоны не умеют чувствовать, не умеют любить, что надо постоянно себя от этого ограничивать, дабы не поддаваться влиянию и осуждению общественности. Когда ты остаешься одна, ты чувствуешь себя защищенной, ведь не полагаешься ни на кого, только на собственные силы. И стены ледяные становятся фортом, который защитит от твоих пожаров и не подпустит твое пламя адское _ больное _ невыносимое ко мне ближе. Не приближайся, Геральд. Я боюсь, что прощу тебя слишком быстро, не в силах удержаться, ведь ты так и манишь к себе / в свои объятия, а я снова и снова готова сломаться и отдаться тебе. Невыносимо дышать так далеко от тебя, за это время я привыкла _ за это время я полюбила твоё существование где-то рядом со мной. Ты был и одновременно исчезал, и игра эта [в прятки] доставляла мне удовольствие, побуждала мой интерес к твоей персоне, и с каждой прожитой тобою минутой / каждым твоим вздохом и горячими губами мне хотелось проникнуть в суть твоей души, чтобы коснуться тех заржавевших струн и позволить арфе снова исполнять свою блаженную мелодию чувств. Но я так и не узнала, что хранится _ прячется за твоей каменной бравадой, а теперь ты останешься для меня загадкой, которую я решить, к сожалению, так и не смогла. Это сгубит меня, обязательно сгубит, и ещё ни один десяток век я буду ненавидеть все, что с тобой связано, стараясь не окунаться в водоворот таких болезненных воспоминаний, которые почему-то чертовски грели душу и одновременно разрывали её своими острыми когтистыми лапами. Посмотри внимательно, Геральд, что ты со мной сделал? От меня ничего не осталось – н и ч е г о .

Слушать тебя отвратительно _ неприятно. Я хочу забыть то, что ты сейчас пытаешься мне донести, сказать / я хочу избавиться от твоего силуэта _ присутствия, поэтому закрываю разгоряченное раскрасневшееся лицо холодными ладонями, а снежинки _ мелкие льдинки всё также продолжают кружить над горным выступом, покрытым льдом моего разочарования и собранным из осколков преданной _ подбитой души.
— Перестань! — отрицательно мотаю головой, не желая слушать _ принимать ни единого твоего слова, потому что мне не хочется больше глотать твою ложь, которой ты живешь и дышишь. Пускай я и демон, но у меня есть свои принципы, сформировавшиеся столетиями / присвоенные мне моими жестокими отцами. Что один, что второй были и остаются тиранами, деспотами и садистами, только и делающими, что манипулировали чужими сознаниями и обводили всех вокруг пальца. Я же не обманывала никогда, всегда напрямую говорила в лоб, и это было моим оружием / моей хитростью. Мне тяжело врать, тяжело прятать что-то в себе, потому что каждый раз правдой – жестокими и беспощадным оружием – я пытаюсь сделать окружающим больнее. Разве не такова задача демонов? Разве не для этого мы живем?
— Я не хочу всё это слушать. Пожалуйста, мне неприятно, — ты не относишься ко всему этому серьезно, для тебя всё вновь оборачивается горьким каламбуром, от которого ты лишний раз смеёшься, доводя меня повадками своими до исступления. Мне противно, неприятно, твои оправдания не способны изменить того, что я видела. А видела я желание в твоих глазах и нежность в поцелуе. Видела то, чего сама никогда не получала от тебя. Глупая, влюбилась слишком быстро, поддалась тем эмоциям, о которых тайно мечтала, изливая сострадания и желания в своём дневнике, который однажды лицезрел лишь один только демон, теперь знающий все скрытые тайны её души. И я уверена в нем / уверена, что он никогда не сделает мне больно, никогда не предаст, в отличие от тебя. Тебе смешно, Геральд?

Правда – действительно самое опасное и кровожадное оружие. Оно подбивает, будто птица ружьем метко подстреленная, и ты падаешь в непонимании и страхе. Всё становится единым целым, добро сливается со злом, ведь мир твой молниеносно поддается разрушению, которого ты не ждала / от которого ты попыталась себя оградить. И сейчас сердце мое – черное _ гнилое _ безжизненное, лишь едва-едва пустившее в себя солнечные лучи – получает свинцовую пулю, которая застревает так глубоко, что вытащить её у меня / ни у кого уже не получится. Мне жить с этим ранением и подрезанными крыльями. Вы. Были. Вместе. Вы. Любили. Друг. Друга. Я могла догадаться, я подозревала что-то подобное, но мне искренне хотелось оградить себя от всех этих мыслей, что любовь твоего прошлого всё ещё живет рядом с тобой в настоящем и пытается подкрасться хищницей слишком близко, чтобы вернуть утерянную ценность. Так, может, она всё ещё любит тебя, раз продолжает бесконечно бороться, понимая, что всё равно проиграет? Так, может, ей не наплевать на тебя? Это мне должно быть всё равно, это моя душа не обязана быть чистой и светлой. И я не испытываю злобы, лишь безысходность упала тяжким грузом мне на плечи. Да, ты прав, за несколько месяцев полюбить кого-то невозможно, как невозможно и разлюбить после столетий. Я горько усмехаюсь, позволяя слезам своим катится ручьями по щекам и разбиваться льдинками о дрожащие руки. Слова теряются на приоткрытых в желании что-то произнести губах, и все, что я делаю, безнадежно смотрю на тебя. Весь мой вид источает только один злосчастный вопрос: «За что?».
— Так ты любил её… — и это был даже не вопрос, а прямая констатация факта, которую мне нужно было выдохнуть из себя, чтобы принять очевидное. Ты не поймешь меня, пока сам не окажешься в том же положении. Не поймешь, потому что не знаешь, какого это любить в первый раз и сталкиваться с таким предательством. Не поймешь, потому что застрял в своей черствой звериной оболочке, в то время как я переступила через себя, позволив гнили высочится из моих легких, чтобы вкус поцелуев наших не был горечью, а оставался сладкой ягодой. Но я осуждаю тебя не за это. И если ты перестанешь кричать / перестанешь быть монстром и хоть раз послушаешь о том, о чем болит у меня внутри, ты, возможно, сможешь меня понять. Возможно.
— Мне противно тебя слышать. Твои оправдания жалкие и ничего не значат, — выплевываю, словно яд, сквозь зубы с застывшими в глазах океанами горячих _ горьких слез. — Я видела то, что видела, я не хочу знать предысторию всего этого. Но мне было достаточно посмотреть на твои горящие прежними чувствами глаза. Увидеть, с каким желанием ты поддаешься её напору, вместо того, чтобы оттолкнуть. Если бы ты не хотел, ты бы не делал, но, давай ты перестанешь уже мне лгать на каждом шагу, и просто признаешься, что действительно желал её, как… раньше. То, что я видела, нельзя назвать «застали врасплох». Ты что, маленький, чтобы тебя заставляли? Вроде взрослый демон и умеешь принимать решения, а выглядишь жалко, — прячусь за своей ледяной стеной, чтобы ты не посмел больше приближаться, не посмел делать больно, не смел вообще смотреть в мою сторону. Мороз, истощающий моими руками, поднимается снежной бурей, которая накрывает нас с головой. Но я резко останавливаюсь, прекращаю эту игру со своими способностями, которые усиливаются под воздействием негативных эмоций, просто потому что я не буду падать так низко / я не буду делать тебе больно в ответ и пронзать твоё сердце острым концом льда.
— Почему я должна молчать? Ты не молчишь, когда хочешь сорваться на меня в очередной раз. Так почему я не должна была говорить о том, что действительно чувствовала? — на негнущихся ногах делаю несколько шагов, чтобы подойти к тебе, чтобы на мгновение вновь почувствовать не_родной запах и больно закусить губу, едва ли не расходясь новым потоком слез. Почему это так тяжело? Кто придумал эту чертову любовь? Я протягиваю свою дрожащую руку, будто хочу коснуться твоей щеки _ твоего силуэта, но вместо этого она содрогается, замирая в холодном воздухе, а затем обреченно падает. Не могу я к тебе больше прикасаться. Не могу. — Для меня ты всегда был сильным и заслуживающим уважения. Ты был единственным, кого я боялась и кому стремилась подражать. Хотя… знаешь, ты прав. Ты действительно  ж а л о к . Потому что предают остальных только падшие, — и я со всей /что есть/ силой толкаю тебя в грудь, надеясь, что ты соскользнешь с этого обрыва и крылья твои не раскроются.

Однажды время пройдет, оно залечит вскрывшиеся раны, вытравит оттуда весь гной, чтобы я смогла спокойно дышать. Однажды время поможет мне отпустить все воспоминания о тебе, впившиеся мелким крошевом осколков разбитых надежд [а разве у меня они были когда-либо?] под самую корку моего черного _ едва бьющегося сердца. Тогда и только тогда я уже не буду с горечью вспоминать о том, чего мы лишились / потеряли / упустили из-за твоей глупой ошибки, из-за твоей неопределенности, из-за того, что ты все мечешься меж двух огней и никак не можешь выбрать ту одну _ единственную, которая тебе нужна. Быть может, если бы ты не значил для меня столько, сколько всё еще значишь [от твоего присутствия во мне так просто не избавишься / я ещё помню аромат догоравшей свечи и сладкий _ терпкий вкус твоих поцелуев] я бы и не вела себя подобным образом, я бы просто наплевала на вас обоих, уходя, гордо задрав голову. Но все оказывается куда сложнее, куда глубже, и ты становишься для меня не _ просто учителем – демоном, ты обретаешь смысл там, где давно не распускались цветы. Неужели в моих глазах ты не видишь то, что действительно являешься особенным? Неужели ты настолько слеп и глуп, что был готов ради мимолетной искры прошлого предать то, что могло бы оказаться твоим настоящим? У меня столько вопросов к тебе, Геральд, сколько ты не найдешь на них ответы, отчего так воздухе и останутся висеть наши незаконченные диалоги, потерявшие всякий смысл и надежду на существование. Только не нам быть счастливыми, только не нам открываться райскими птицами ,возносящимися ввысь к самым небесам, где нас должен был ждать рай _ спокойствие _ блаженство. Но всего этого никогда не произойдет, только не с нами, только не с демонами. Я знала, что однажды ты утащишь меня за собой на самое дно, и я была к этому готова [но так быстро ничего не случается / мы не могли за месяцы стать друг для друга кем-то особенным], но вместо этого я падаю в адскую пропасть в одиночестве, не чувствуя силы в своих конечностях, а лишь наблюдая горестно за повисшими в безысходности нитями рук.

Однажды ты сказал мне, что можно быть особенным для кого-то одного. Однажды ты заставил меня поверить в эту истину, поверить в то, что я могу быть твоей особенной. Вместо этого мы втоптали беспощадно в грязь всё, что имели, а теперь от непонимания собственной жалости разводим руками, всё глубже погружаясь в театральное представление полное боли и отречения. Можем ли мы действительно быть такими важными и особенными друг для друга? Тогда, когда ценность верности рушится на твоих глазах, когда ты можешь только кричать в безмолвной тишине, не понимая, куда уносится вся твоя боль [когда на самом деле её лишь больше, и волнами разбушевавшегося океана она затапливает и затапливает тебя.] Понимание, что мы никогда не отпустим друг друга – режет острее всякого ножа, что проходится по истертым струнам моего внутреннего оркестра, и они громко лопаются, всякий раз выстреливая прямо в грудину, заставляя сложиться пополам, заставляя верещать зверем, пойманным то ли хищниками, то ли охотниками. Я так больше не могу  в ы ж и в а т ь . Почему ты на секунду не остановишься и не замолчишь? Прекрати выливать на меня то, что тебя тревожит / прекрати закапывать меня глубже в свежую могилу. Мне хочется смотреть на тебя и видеть того самого особенного, а сейчас после сказанного я смотрю и вижу лишь жалкого _ сдавшегося демона. Я не буду тянуть нас на своей спине, Геральд. Если хочешь чего-то добиться, то приложи к этому усилия, а не разбрасывайся обвинениями, дабы после затащить меня в ледяную пустыню пустоты.

И теперь мы оба – птицами с поломанными крыльями, что взывают к помощи – летим вниз, дабы разбиться. Рано или поздно должно было это случиться, но мне чертовски хотелось оттянуть момент удовольствия, чтобы просто взглянуть на тебя последний раз и решить для себя самой, что я чувствую?

Но мы продолжаем лететь и умирать.

Твои слова _ обвинения эхом отдаются в моей голове, отчего я зажимаю уши, не обращая внимания на скорость падения и на то, как ты заботливо держишь меня в своих объятиях, чтобы мне не пришлось раскрывать подрезанные крылья / чтобы мне не пришлось умирать от собственной ошибки. Я не считаю себя достаточно умной просто потому, что мне тяжело тебя понять / тяжело осознать, по какой причине, ты сделал все эти выводы относительно меня? Сколько уже прошло столетий, ты должен был изучить меня от и до, но твои принципы почему-то улетучиваются восвояси, и ты выпускаешь наружу свои острые шипы, чтобы сильнее пронзить мою плоть. Неужели ты действительно такого мнения обо мне? Да, Геральд, я дочь Сатаны, перенявшая от него самое жестокое и грязное, воплотившая в себе всю черноту и гниль. И только одна черта не была мне свойственна – ложь, я никогда не врала и уж тем более не устраивала сцены на пустом месте. Я просто не опускалась до такого уровня, чтобы слыть безумной неуравновешенной демоницей за место той ледяной бравады, которую выстраивала годами, дабы защитить себя от воздействия окружающего мира и его чертовых устоев. Я выживаю тогда, когда мне это необходимо / я могу обвести вокруг пальца / могу предать / могу всадить нож глубоко в спину, когда вы будете ожидать этого меньше всего. И тем не менее, у меня все равно есть принципы даже относительно настолько низкого _ исконно демонического поведения. Обмануть _ соврать кому-то, кто для меня нечто большее, чем просто существующий неподалеку демон – невыносимо тяжело, да и я никогда не поступала подобным образом. Так где же я оступилась, что ты позволил себе подобное?

Злость закипает в крови замерзшей, и я начинаю биться в твоих руках, не обращая внимания на стремительное падение – плевать даже если мы разобьемся – это не имеет значения. Больше ничего, связанное с тобой, не имеет для меня значения. Я не перестаю, захлебываясь отчаянием, говорить, что ненавижу тебя /кричать сквозь порывистый ветер/, бить зажатыми в тиски руками тебя по плечам, прямо давая понять – следует меня отпустить и испариться. 

Мы ударяемся о землю, чтобы подняться из этих осколков, и ты наконец-то отпускаешь меня, чтобы не нарушать личного пространства, отойти и не делать новых ошибок. Вот только твой язык – всегда твоя самая большая, ведь ты все никак не можешь замолкнуть, заставляя злость внутри меня набирать обороты. Зубы стиснуты в предвкушении едких _ ядовитых фраз, которыми я готова тебе ответить / сжимаю с силой кулаки, отчего ногти больно впиваются прямо в ладони, оставляя маленькие кровавые ранки. Еще. Одно. Слово. Геральд.
— Зачем ты всё это мне говоришь? Ты хотел сильнее сделать мне больно? Ты сделал, Геральд. А теперь оставь меня в покое, — эти слова всё ещё расплываются неуверенностью в воздухе, ибо в них нет ни агрессии, ни ненависти, только грызущая изнутри обида. С каждой проведенной рядом с тобой секундой / с каждым чертовым вздохом, который ты издаешь, я начинаю взрываться, и мне становится тяжело остановиться. Грубо – даже слишком – разворачиваю тебя к себе, заставляю смотреть в глаза / смотри, что ты сделал со мной, смотри как ты сломал меня.
— Ты жалок, ты мне отвратителен! Ты никогда не умел признавать своих ошибок, ты никогда не слушаешь никого, кроме себя. И вместо того, чтобы просто понять меня, чтобы просто попытаться всё исправить – ты отталкиваешь своими словами, своими действиями. Да, Геральд, есть кто-то, кто лучше тебя, но я оставалась  в с е г д а  с тобой, я  в с е г д а  выбирала тебя. Что я получаю от тебя в ответ? Несуразные обвинения в том, что это именно я с тобой игралась, —  во мне вспыхивают силы, загорается ещё большая злость, и я неосознанно [будто в бреду] замахиваюсь, чтобы оставить звонкий удар на щеке / чтобы второй последовал в твоё плечо. — Ненавижу тебя. Предатель! — меня накрывает истерикой с головой, ведь я наконец-то осознаю _ принимаю тот факт, что ты не будешь никогда моим единственным, что всегда на горизонте будет какая-то Мисселина, к которой ты воспылаешь старыми чувствами, отодвигая меня [свое тайное развлечение] на последний план.
— Ты всё ещё любишь её?

Мне будет сложно тебя забыть / я все еще боюсь этой лавины боли, которая нахлынет на меня спустя несколько часов понимания того, что тебя больше нет и не будет рядом, что ты не принадлежишь мне. Мне будет сложно тебя забыть / губы эти, что часто тянулись тонкой линией такой родной _ приятной улыбки, оказывались под натиском моих жарких поцелуев, а затем снова довольно лепетали о чем-то не столь важном _ не столь категоричном. Мне будет сложно тебя забыть / ты прочно осел в моих легких, стал необходимым воздухом, без которого мне в аду не выжить, и я проматываю в своей голове те дни, когда была по-настоящему счастлива с тобой [мне  чувство это чуждо _ незнакомо _ слишком много в нем ангельского, слишком много хорошего], пусть это было непонятное для демонической сущности счастье, но оно искрилось мелкими огоньками внутри, придавая сил, чтобы жить, чтобы просыпаться и понимать, что в твоей жизни есть ещё один смысл помимо того, который заложен в твоих генах. Геральд, Геральд. Что же мы с тобой наделали? Почему мы уничтожили друг друга раньше положенного времени? Почему душа так кровоточит, и залечить её становится задачей просто непосильной. Я хочу выдохнуть тебя из себя, Геральд, однако это так сложно сделать, потому что я точно уверена, что люблю тебя. Люблю. Это странное _ незнакомое чувство [не родительской любви, какой-то более глубокой, сокровенной и интимной], оно прячется в холодных лабиринтах моей души от посторонних глаз, чтобы улавливать столь призрачный силуэт мог только ты. Оно не подвластно знанию другим, ведь это ощущение – и н т и м н о е – находится на таком высоком и скрытом уровне, что мне самой порой приходится пробиваться сквозь тернии, чтобы его заполучить / вдохнуть и окунуться с головой. Для меня это всё впервые, ведь я росла солдатом, для которого эмоции всегда были слабостью, которого учили держать гордо лицо и всегда смотреть прямо вперед, какая бы война перед глазами не разворачивалась и как бы больно не были вырваны твои крылья. Меня будто запрограммировали быть той, кого создал своими демоническими _ адскими руками отец, а всё остальное оставили под замком _ под запретом. Но ты открываешь во мне новые грани, ты делаешь меня не примитивным черным демоном, которому отвратительно всё приятное телу и душе, ты делаешь меня демоном, который поддается соблазну и уважает возвышенные искренние чувства. Может быть, это и неправильно / может быть, так не должно, так демоны себя не ведут, но я в кой-то веке соглашаюсь со словами своего собственного брата, который столько времени пытался мне доказать силу этих эмоций / силу любви. Теперь же, когда моё сердце, кажется, бьется черной мглой в унисон с твоим, я начинаю понимать, насколько для меня это сильно, насколько важно. Но потом вновь начинаю задыхаться от волны боли, скорее походящей на ревность. Думай, Галадриэль, думай. Сейчас ты просто существо, которому больно / которое просто чувствует себя не _ нужной, чувствует дикую, червем сжирающую внутри ревность, и всё это взрывным коктейлем смешивается внутри, вызывая душераздирающую обиду с застрявшим в горле криком отчаяния. Сколько бы я не пыталась выкричать свою любовь _ свои ненависть из себя, ты всё по-прежнему остаешься внутри. 

Прости. Прости. Прощай. Эти слова колоколом бьются в моих ушах, заставляют меня остановиться, отойти и подумать. Слезы застывают на ветру маленькими льдинками, и я отпускаю свою злость, просто чтобы выслушать тебя / твои слова. Мне не за чем больше злиться на тебя, ведь сейчас все точки над i оказываются расставлены, и всё, чего я хочу, не видеть тебя больше [ведь я не знаю, как разлюбить.]
- Не путать? – почти не шевелящимися губами переспрашиваю, словно сама себя хочу убедить в услышанном. – Это разная любовь? – брови мои сводятся к переносице, образовывая между замысловатую морщинку, которая сулит то ли о очередном надвигающемся приступе агрессии, то ли о том, что я пытаюсь сопоставить все факты между собой / поразмыслить над ситуацией и прийти к рациональному _ логическому решению, которое не будет подорвано истерикой чувств. Я не понимаю смысла этой фразы, не понимаю, как любовь к двум женщинам может быть р а з н о й . Ты либо любишь и выбираешь одну, либо издеваешься над обеими. И противный металлический привкус появляется во рту, когда я больно прикусываю внутреннюю часть щеки, чтобы не кричать. – Как она может быть разной, Геральд? Ты сам себе слышишь? Тебе не смешно от твоих слов? Ты либо любишь Мисселину, либо не любишь. Но судя по тому, что я видела, чувства твои так и не прошли. Мне жаль, Геральд. Мне действительно жаль, - что была такая наивная дура, что подалась запретной страсти и позволила себе прогнуться под тобой и твоими желаниями. Ты никогда меня не любил / никогда и не полюбишь, ведь тебя всё еще тянет к своему прошлому, которое ты никак не можешь, которое всегда где-то рядом с тобой, чтобы пустить свои прочные корни, обвивающие твое сердце. А ты, словно наивный дурак, почему-то ей позволяешь. Разная любовь. К ней она есть, а ко мне нет.
- Мой брат учил меня, что любить можно только одного, потому что когда ты отдаешься двоим – ты пытаешься создать свой идеал, и выберешь того, кто будет для тебя наиболее выгодным и удачным вариантом, - горькая усмешка, и я отхожу на край обрыва, чтобы сесть на ледяной камень и поддаться ветру. Я прикрываю глаза и думаю о том, что вернусь домой в Ад / проведу время с семьей. Здесь мне больше нечего делать. – Думаю, я была не права, когда сорвалась на тебя, - в конце концов, этот ангел выиграла, пора признать своё поражение и достойно уйти. – Ты не любишь меня, тебе просто было со мной  у д о б н о . Мне стоит просто принять этот факт и попросить тебя уйти. Я не хочу и дальше выглядеть глупо со своими чувствами перед тем, кому до них дела нет.