[icon]http://images.vfl.ru/ii/1618512343/45c855cc/34097150.png[/icon]Нет, папа, нет, хочется кричать, смотря на того разноцветными глазами с молчаливой мольбой в них. Он не испугался крови, как могло бы показаться на первый взгляд, а иного. Как ребенок, что любит смотреть на звезды и обучаться стрельбе из лука может пить кровь овцы и испытывать удовольствие при этом? Вот, что его пугает. Этими руками, которыми он цепляется за свои штанины Габи убил животное не ради еды, а просто так. Он не любил жестокость ради жестокости, не любил когда кто-то проявляет её по отношению к другому и не важно, животное то или человек. Ему страшно, ведь никто из его знакомых не пьет кровь животного вот таким зверским образом.
Но папа не ругается, тянет на кровать к себе мальчишку, бросает ему легкую шутку, а Габи заглядывает в отцовское лицо. У папы уголках глаз паутинкой расходятся морщинки – он часто улыбается; светлые глаза и грива выбившихся рыжих волос. Он добрый, донельзя добрый и прощающий, но Габриэль никогда не пользовался этим, потому что чувствовал в отце и строгость и огромную силу духа. Он почитает его, уважает, хочет быть таким же, мнение единственного родного человека важно для десятилетнего мальчика.
Реакция папы все-таки странная, даже десятилетний ребенок не может не заметить такое. Габи всегда много анализировал, если был спокоен, сейчас же ему страшно, а потому чувство того, что у отца неправильная реакция сметается без следа. Он энергично мотает головой, тонкие пряди влажных от пота волос разметались из стороны в сторону. Нет, его никто не видел, иначе его бы немедленно загнали бы домой. Или зарубили прямо там.
Едва ли можно представить место более надежное, чем отцовские объятия. Габи жмется к нему, дрожит, обнимая худенькими руками за шею, царапает щеку о грубую бороду, зарывается перепачканным носом в стянутые в косу волосы и пытается оправдаться.
— Я не хотел, — неуверенно говорит он, — не знаю почему, — ему даже страшно вслух сказать, что он сделал с несчастным животным, — помочь хотел, — к горлу подкатывает болезненный ком, — она же… уми, — дыхание сбивается, — рала… а я, — глотку стянуло невидимым шнуром и Габи расплакался да так громко, что сам себя оглушил. Не приходилось ещё ему так плакать, ведь воины не льют слез, а он как никогда ясно ощутил себя маленьким мальчиком, который только и может, что бегать под ночным звездным небом, наивно полагая, что отец не знает.
Широкая шершавая горячая ладонь Аслана движется вдоль позвоночника, такая большая, будто лапа льва. Знакомый запах, тепло родного тела, спасительные объятия. Этим незамысловатым жестом отец помогает своему сыну, разбитому от страха на тысячи осколков собраться воедино, снова стать самим собой. Рыдания все-таки стихли, не могли же они длиться вечно, Габи получает наказ умыться в корыте на улице. Летняя ночная прохлада помогает ему выровнять сбившееся дыхание, а слабый ветер охлаждает разгоряченное лицо. Теплая после солнечного дня вода кажется самой лучшей на свете. Габриэль тщательно смывает с лица кровь, царапает короткими ногтями уже успевшую прилипнуть жесткой коркой к коже и мелким волоскам на лице чтобы соскрести. Рукавами он вытирает ставшим чистое лицо, выскребает из-под ногтей всю ту же овечью кровь.
От воды запах крови снова стал ярким, в животе стянуло желудок спазмом так, словно это был запах самого любимого лакомства. Габи закрыл глаза, хотел выровнять дыхание, успокоиться и переключиться, но он услышал, как бьется сердце в доме. «Ну уж нет!» с такой мыслью мальчик резво опустил голову в корыто по самые плечи и вытащил только когда воздуха перестало хватать.
Идти в свою комнату он не захотел, вернулся к отцу, как маленький забрался к тому на колени, обнял его за шею и молча прижался щекой к плечу. Так спокойнее, так безопаснее. В то время, как другие мальчишки по-взрослому называли своих родителей исключительно «отцами», Габи звал своего мягко «папа». Потому что «отец» слишком грубое слово, а «папа» подходит Аслану. Да и в целом им обоим.
Габриэль не заметил, как он уснул, не почувствовал и то, как отец уложил его, накрывая шкурой почти всего.
Утро наступило вместе с мягким голосом папы. Легкая хрипотца в его зове столь привычна, как и солнечное лето в родных краях. Первая мысль – сон. Все было страшным сном, который он увидел этой ночью, однако реальность наступает суровым напоминанием пятнами на одежде.
Габи опускает руки – только что тянулся к потолку, растягивая мышцы. Тут же притих и только кивнул на слова папы. Охота так охота, лучше чем сидеть в четырех стенах. Сменная одежда, легкая обувь, неуверенная попытка пригладить торчащие в разные стороны вихры темных волос.
За пределами селения тихо, вокруг только птицы чирикают в кронах деревьев, да в высокой траве поди заяц прячется. Габи молчит, идет понурый, смотрит под ноги, изредка пиная на пыльной дороге камни. Первым тишину нарушил папа, начиная с самого главного, привлекая к себе внимание сына. Мальчишка вскидывает голову –от солнечных лучей, пробивающихся сквозь едва заметный туман, подсвечиваемая рыжая грива волос кажется огненной. Он слушает папу, не уверенный в том, что понимает, но молчит. Слов не найти.
И папа не был бы собой, если бы не нашел что-то хорошее во всем этом. Габи улыбнулся, немного приободрился, расправляя плечи. Самое главное, что папа его не винит и не боится, кажется, он говорит меньше, чем знает, но это не самое главное. Его взгляд на сына не изменился, все такой же мягкий, покровительственный.
Мальчик с лёгкостью ловит лук и стрелу, следит взглядом за отцовской рукой, видит мишень. С ребятами они часто играют в охотников да и папа много рассказывал и Габи подглядывал за ним, копируя позу для стрельбы. Он жадно втягивает носом воздух, полной рудью вбирает аромат полевых цветов, влажной земли и зелени. Пальцы держат тетеву, стрела будто насмешка над кривым деревом ровной чертой лежит посреди лука. Габриэль не торопится, отключается от всего, слушая только лёгкий ветерок, замечая перед собой лишь указанную цель. Медленный выдох, пока в груди не станет совсем пусто и где-то между ударами сердца он разжимает успевшие онеметь пальцы. Стрела со свистом вылетает, рассекая воздух стремглав несётся вперёд и все-таки настигнет ствол дерева, но значительно ниже указанной цели. Сквозь зелень разлетаются певчие птиц и Габи улыбается вновь - не убил.
Он недовольно опускает лук. Габриэль хочет попросить ещё одну стрелу, но в нерешительности жуёт губу. Папа сказал, что он отличается, что он не чудовище, но никто не должен знать... Но о чем?
Вскидывая голову мальчик привычно задаёт вопросы. В его голосе легка настороженность, но в разноцветных глазах снова он - страх.
- Почему я другой? Почему отличаюсь? Пить кровь не нормально же, ты же не пьёшь. Никто, - он опускает стыдливо глаза, секретов от отца никогда не было и быть не должно, говорит ещё тише, - папа... мне понравилось, вкус и, - "то, что было потом", думает он, но вслух произносит совсем иное, - мама знала, что я буду таким? Поэтому она не с нами, да? Потому что я неправильный?
Взгляд все равно возвращается к родному лицу, к единственному человеку, который может дать все ответы, но по какой-то причине умалчивающий.
- Я хочу знать, кем она была, я в неё... Такой? - неправильный, страшный, чудовище... Из добрых побуждений папа пытается убедить сына, что он просто отличается, но это скорее про разного цвета глаза, а не про способность пить кровь будто студеную воду в жаркий день.
Отредактировано Gabriel van Helsing (2021-04-15 21:48:45)
- Подпись автора
приодел папа
4790
